Смерть идущая по следу. Страница 25

     В этом месте имеет смысл сказать несколько слов об истории города Челябинск-40 и тех режимных ограничениях в условиях которых жил и работал персонал размещенного там уникального производственного комплекса.

Совместное постановление ЦК КПСС и Совета министров СССР от 9 апреля 1946 г., регламентировавшее порядок работ по поиску и разработке месторождений урана, созданию атомной энергетики и последующему производству и испытанию атомного оружия в СССР, сыграло исключительно большую роль в скорейшем создании Советским Союзом "ядерного меча". Однако, каким бы удивительным это ни показалось, комбинат № 817 и город Челябинск-40 при нем стали возводиться гораздо раньше принятия упомянутого постановления.
     Причем с самого начала строительства соображения сохранения полной скрытности производимых работ от потенциального противника превалировали над всеми остальными. Доводов в пользу выбора местоположения центра плутониевого производства на южном Урале было несколько: удаленность от Москвы (как главного объекта возможной атомной атаки противника в случае начала Третьей мировой войны), удаленность от государственных границ (до ближайшей госграни^ цы - с Китаем - более 1800 км), наличие в непосредственной близости мощной индустриальной базы (города Челябинск, Магнитогорск, Свердловск и др. производственные центры^ развитость региональной инфраструктуры (железные дороги, линии связи и электропередач) и, наконец, прекрасная водная система - 5 сообщающихся озер, позволяющих решить все пр блемы с теплоотводом от мощного атомного котла.
     Такой была мотивировка выбора местоположения "атомнго" города в 1945 г., когда эта проблема решалась. Существуют предания об учете розы ветров в данном регионе, о том, что стройку решили заложить у нижнего из озер, чтобы исключить радиоактивное заражение остальных естественным перетоком воды, но все эти доводы следует все же считать вторичными. Главное достоинство достоинство местоположения одного из секретнейших городов Советского Союза заключалось в территориальной паленности от любых границ. Этот фактор сам по себе служил надежным щитом для сокрытия "секретки" от глаз чужих разведок.
     Эта логика примерно в те же годы подсказала выбор местоположения некоторых других важнейших объектов атомного оружейного комплекса СССР. Рядом с поселком Верх-Нейвинский (в Свердловской области, в 160 км севернее Челябинска-40) был построен другой "номерной" город - Свердловск-44. Там нарабатывали "оружейный" уран. А рядом с городом Нижняя Тура (опять же в Свердловской области, в 300 км к северу от Челябинска-40) вырос Свердловск-45. Первоначально в этом городе планировалось производство урана по другой технологии, нежели в Свердловске-44, но когда инженерные идеи, заложенные в проект, себя не оправдали, производство несколько перепрофилировали и завод превратился в место окончательной сборки ядерных боевых частей. В Челябинске-40 предполагалось реализовать (и эти планы были успешно осуществлены) весь технологический цикл получения "оружейного" плутония - от загрузки исходных урановых блоков в атомный реактор и облучения их там нейтронным потоком до получения методом порошковой металлургии штамповок плутония-239 спектральной чистоты. Собственно технологический процесс разбивался на несколько этапов: а) облучение в атомном реакторе медленными нейтронами блоков урана-238 и превращение определенной доли последнего в изотопы плутония-239, -240, -241 и 242; б) растворение в азотной кислоте урановых блоков на радиохимическом производстве и доставка раствора на химико-металлургический завод, где посредством Личных химических реакций должно было осуществляться удаление многочисленных побочных "хвостов" от основнолродукта; в) передача полученной окиси плутония-239 на металлургическое (аффинажное) производство, где из окиси должен быть восстановлен металл нужной чистоты, а из него сформированы стандартные отливки либо поковки, которые после помещения в специальную укупорку из никелевой пленки следовало отправлять на завод по производству атомных БЧ.
     Датой начала строительства Челябинска-40 следует, пожалуй, считать 9 ноября 1945 г., когда первая группа строителей выехала в район будущей стройки на южном берегу озера Кызылташ. С самых первых дней политическое руководство СССР придерживалось той точки зрения, что хотя "атомный" город следует возводить силами ГУЛАГа НКВД, матерых уголовников на стройку допускать нельзя. Слишком ненадежен был этот контингент с точки зрения сохранения тайны строительства. Поэтому решение было принято воистину соломоново - на стройку направили солдат, но не обычные инженерно-саперные части, а особые "строительные батальоны", специально для этой цели сформированные из спецконтингента. Это были военнослужащие, состоявшие на действительной воинской службе, в прошлом либо побывавшие в плену (а теперь дослуживавшие срок, отведенный им в силу воинской обязанности), либо угнанные на работы в фашистскую Германию, возвращенные оттуда поcле 9 мая 1945 г. и призванные на службу в Советскую Армию. То есть это были вроде как солдаты, но солдаты не вполне надежные, так как они слишком долго пребывали на вражеской территории без руководящей и воспитательной опеки "партии Ленина - Сталина". Оружие давать таким солдатам было опасно, а вот кайлом махать - в самый раз!
     В Челябинской области быстро сформировали 10 "строительных батальонов" по тысяче человек каждый, и всю эту рабочую силу живо передали в оперативное подчинение ГУЛАГу, хотя формально считалось, что эти люди не только не осуждены, но даже ни в чем и не обвинялись. В дальнейшем рост числа занятых на строительстве неведомого объекта не останавливался. В период наивысшего форсирования работ во второй половине 1948 г. на стройке трудились более 40 тыс. человек! В сентябре 1946 г. стройку посетил член Политбюро, заместитель Председателя Совета министров СССР Лазарь Моисеевич Каганович. Берия, хотя и считался главным руководителем всех работ по созданию атомного оружия в СССР, впервые появился на стройке "комбината №817" много позже - в июле 1948 г.

 

     Первоначально согласно совместному постановлению ЦК ВКП(б) и Совета министров СССР от 9 апреля 1946 г. под "комбинат № 817 и обслуживающий его поселок Челябинск-40" отводилось 1159 га земельных угодий и леса, принадлежавших различным организациям Кузнецкого района Челябинской области и отдельным гражданам. В полное пользование строительству передавалось также озеро Кызылташ - ему предстояло стать прудом-охладителем запущенного атомного реактора.
     Как это часто бывало в СССР, гладко было только на бумаге... Под стройку забиралось все, что руководство того или иного объекта считало необходимым. Нужно было протянуть линию электропередачи - и через лес пробивалась просека, а сам лес объявлялся закрытой зоной, по периметру которого ходили патрули с собаками. Надо было подвести линию железной дороги - и ее проводили через колхозные поля, совершенно не сообразуясь с их ведомственной принадлежностью. Надо строить объект "А" (атомный реактор) - и вокруг него возводится охраняемый периметр, надо приступать к объекту "В" (радиохимический завод) в двух километрах от объекта "А" - и периметр появляется там. За короткий срок солдаты в фуражках с малиновыми околышками взяли под свой контроль территорию, более чем в 10 раз превышавшую разрешенную постановлением от 9 апреля 1946 г. Всякая хозяйственная жизнь оказалась буквально парализованной на площади свыше 12 тыс. га.
     Когда землеустроители Кузнецкого района по многочисленным просьбам руководителей местных организаций приехали, чтобы документально зафиксировать границы изъятых земельных владений, охрана строительства едва не расстреляла их как шпионов, решивших осуществить топографическую съемку совершенно секретного объекта. Ситуация складывалась анекдотичная - от совхозов № 1 и 2, колхозов "Красный луч", "Доброволец", подсобного хозяйства Теченского рудоуправления и прочих хозяйственных субъектов требовали выполнения плана сельхозработ, а все эти организации не могли работать по причине изгнания с земли... Не следует забывать, что в те времена действовала жесткая система налогообложения сельскохозяйственных товаропроизводителей и невыполнение плана по налоговым поставкам было чревато самыми серьезными оргвыводами, вплоть до уголовной ответственности. Жалобы на действия представителей МВД полетели во все инстанции, в том числе в Совет колхозов СССР и прокуратуру Челябинской области. Поскольку там никто не знал об атомной программе Советского Союза, облпрокурор Николай Шляев в мае 1947 г. выдал предписание освободить земли, "занятые самозахватом", и вернуть стройку в границы, определенные постановлением от 9 апреля 1946 г. Что, разумеется, следовало признать совершенно невозможным.
     При этом не могло быть и речи о том, чтобы должным образом разъяснить ситуацию прокурору и секретарю челябинского обкома партии - стройка комбината № 817 являлась проблемой совершенно не их масштаба. Поэтому далее последовал такой финт, который наверняка поставил в тупик всех челябинских чиновников - 21 августа 1947 г. Совет министров СССР при- нял постановление о выделении под стройку комбината № 817 дополнительно еще 12 290 га. Территория города Челябинск-40 и комбината № 817 получала статус "закрытой", а прилегающие земли, "прирезанные" постановлением от 21 августа 1947 г., официально стали называться "особо режимной зоной". Что это означало? Через территорию указанной зоны прекращалось всякое транзитное движение - железнодорожный, авто- и гужевой транспорт отныне должен был объезжать ее кругом. Всем жителям "особо режимной зоны" следовало пройти перепись и по ее результатам получить паспорта (напомним, что вплоть до второй половины 1950-х гг. колхозники в СССР паспортов не имели и в случае необходимости отъезда получали у председателя колхоза справку сроком действия 30 суток, до истечения которых им надлежало вернуться в родной колхоз).

     Лица, признанные неблагонадежными, а также их родствен- ники паспортов не получали и отселялись из этой зоны. Неблагонадежными признавались прежде судимые, а также лица, в отношении которых органы МВД располагали оперативной информацией, позволявшей усомниться в их лояльности Советской власти. Из почти 96 тыс. жителей неблагонадежными были признаны немногим менее 3 тыс. чел. Все они были отселены в наиболее глухие места Челябинской области. На этом, кстати, поиски неблагонадежных отнюдь не прекратились. В последующие годы оперативный состав милиции и подразделения госбезопасности продолжали тщательно следить за тем, кто из жителей "особо режимной зоны" как шутит и кому какие письма рассылает (перлюстрация была тотальной). По результатам этой невидимой, но эффективной работы в число неблагонадежных попали еще 545 человек - всех этих людей в октябре 1948 г. без каких-либо объяснений отселили в Увельский район Челябин- ской области .
     Но обеспечение безопасности свелось не только к удалению от совершенно секретного объекта неблагонадежных лиц. Те, кто остались жить в окрестностях Челинска-40, сделались неотъемлемым элементом его охраны, хотя и неявным. Те, кому посчастливилось успешно пройти проверку и получить заветный "серпастый паспорт Страны Советов", были обязаны всегда носить его при себе и предъявлять представителям власти по перво-Ныне первый реактор "комбината № 817" по наработке плутония-235 полностью разобран. О его былом присутствии напоминает огромная дыра в полу реакторного зала. Нижняя отметка, на которой находилось днище "атомного котла", расположена на 55 метров ниже поверхности земли в теле монолитной скалы. Реактор фактически был заглублен в тело этой скалы, благодаря чему решались сразу две важнейшие инженерные задачи: устранялась угроза подтапливания грунтовыми водами и достигалась полная изоляция почвы от ионизирующих излучений реактора.

     Лица, признанные неблагонадежными, а также их родственники паспортов не получали и отселялись из этой зоны. Неблагонадежными признавались прежде судимые, а также лица, в отношении которых органы МВД располагали оперативной информацией, позволявшей усомниться в их лояльности Советской власти. Из почти 96 тыс. жителей неблагонадежными были признаны немногим менее 3 тыс. чел. Все они были отселены в наиболее глухие места Челябинской области. На этом, кстати, поиски неблагонадежных отнюдь не прекратились. В последующие годы оперативный состав милиции и подразделения госбезопасности продолжали тщательно следить за тем, кто из жителей "особо режимной зоны" как шутит и кому какие письма рассылает (перлюстрация была тотальной). По результатам этой невидимой, но эффективной работы в число неблагонадежных попали еще 545 человек - всех этих людей в октябре 1948 г. без каких-либо объяснений отселили в Увельский район Челябинской области.
     Но обеспечение безопасности свелось не только к удалению от совершенно секретного объекта неблагонадежных лиц. Те, кто остались жить в окрестностях Челинска-40, сделались неотъемлемым элементом его охраны, хотя и неявным. Те, кому посчастливилось успешно пройти проверку и получить заветный "серпастый паспорт Страны Советов", были обязаны всегда носить его при себе и предъявлять представителям власти по первому требованию. На сотрудников местных органов внутренних дел была возложена функция паспортного контроля, который проводился в любое время в самых неожиданных местах - на рынках, в кинотеатрах, на автовокзале в Кыштыме (Кыштым был единственным городом, который попал в границы "особо режимной зоны", остальные 98 населенных пунктов представляли собой обычные деревни). В пределах "особо режимной зоны" под угрозой уголовного преследования запрещалось заниматься рыболовством, охотой и сбором грибов. Кстати сказать, край, очень богатый грибами и рыбой, с пуском реакторов и радиохимического завода очень быстро оскудел. Например, внутри заводского периметра в 1950 г. полностью исчезли грибы (и более не появились). Местным жителям категорически запрещалось пускать на ночлег либо для временного проживания лицо, не имеющее прописки в "особо режимной зоне". В случае появления лица без документов или с документами, но не прописанного в данной зоне, необходимо было сообщить об этом представителю местного органа власти. Недонесение расценивалось как пособничество вредительству. Что это означало по законам того времени, разъяснять читателю этой книги уже не надо.

     Кстати, раз уж зашел разговор о вредительстве, то нельзя не отметить, что это явление было вовсе не выдумкой сталинского агитпропа, в чем нас пытаются убедить историки либеральной направленности, а имело место вполне объективно. Вредительство было стихийным анонимным ответом народа на безудержную эксплуатацию и ложь сталинской пропаганды. В рассматриваемом нами случае первыми объектами вредительства стали танки ИС-2, направленные на стройку зимой 1945-1946 гг. в качестве тягачей. С них сняли башни и разоружили, в результате чего получились тягачи, по мощности и проходимости превосходившие любой трактор. Танки были удобны на лесоповале - с их помощью можно было валить деревья корчевать пни, тащить по бездорожью огромные "волокуши" из срубленных стволов. Понятно, что с появлением трех таких тягачей выработка резко увеличилась... Увеличился тут же и план. Ну, а дальше, как догадается любой проницательный читатель, с техникой сразу начались нелады - то вода в топливном баке оказывалась, то песок... К весне все три тягача были приведены в полную негодность, да притом такую, что ремонту на месте не поддавались, пришлось их отправлять на окружной ремонтный танковый завод в Челябинске.

     Вместо тягачей стройка получила три дюжины лошадей. Есть пословица "от работы кони дохнут", но на стройке комбината № 817 лошади стали сдыхать по гораздо более прозаической причине - их методично травили. Генерал-лейтенант Ткаченко, официально именовавшийся Уполномоченным Правительства Союза ССР по режиму, прекрасно понял, что именно происходит, и решился на единственно возможный в такой ситуации шаг. Он назначил ответственных за каждую лошадь, пригрозив, что за здоровье тягловой скотины эти люди отвечают головой. Если лошадь падет - он лично расстреляет назначенных... Это было явным произволом и нарушением всех мыслимых законов, но никто проверять обещание генерала на своей шкуре не захотел. Лошадиный падеж моментально прекратился, и выжившие лошадки благополучно проработали на стройке "атомного комбината" еще несколько лет, вплоть до 1951 г. Здесь самое время сказать несколько слов об Иване Максимовиче Ткаченко, генерал-лейтенанте сначала Министерства госбезопасности, а затем - после слияния последнего с Министерством внутренних дел весной 1953 г. - генерал-лейтенанте МВД. Иван Максимович занимал воистину уникальную должность в общей чиновной иерархии СССР. Она называлась "Уполномоченный Правительства Советского Союза по контро- лю режима особого объекта". Вот так! Поэтому, строго говоря, Ткаченко не был заместителем директора комбината № 817 по режиму и во многих отношениях его власть была выше директорской. Для нас Иван Максимович интересен прежде всего тем, что заведенный при нем на предприятии режим охраны гостайны просуществовал без заметных смягчений вплоть до второй половины 1970-х гг.
     Родившийся в 1910 г., Ткаченко попал в систему органов государственной безопасности довольно поздно - в 1939 г., т. е. в возрасте 29 лет. Людей в таком возрасте обычно берут в "органы" в порядке исключения, как правило, в тех случаях, когда человек очень нужен в силу каких-то своих незаурядных достоинств или необычных качеств, скажем, выдающихся физических данных, знания редких языков и т. п. Ткаченко вроде бы ничем выдающимся не отличался, в органы госбезопасности попал по партнабору, однако карьеру в НКВД сделал весьма успешную. Карьеру свою он начал сразу в центральном аппарате наркомата на Лубянке, и после непродолжительной стажировки Лаврентий Берия передвинул Ткаченко на работу на Украине. Иван Максимович все время оставался в системе органов госбезопасности, и когда в начале 1941 г. был создан Народный Комиссариат Государственной безопасности, стал числиться в его штатах. Июнь 1941 г. он встретил, будучи на острие удара - начальником Управления НКГБ Львовской области. На этом посту Ткаченко занимался важной и опасной работой - от борьбы с националистическим подпольем УНА-УНСО и агентурой западных разведок (германской, венгерской, румынской) до подготовки подчиненных ему структур к работе в военное время.

     Были в его биографии и дела кровавые, о которых Иван Максимович никогда не вспоминал и не признался бы ни одному журналисту - речь идет о массовых казнях в тюрьмах всех задержанных, арестованных и осужденных. Расправы эти в первые дни и недели фашистского нашествия прошли во всех тюрьмах НКВД и НКГБ на Западе СССР. Советская власть, не имея возможности организовать этапирование на восток узников собственных тюрем из западных районов страны, мудро решила их всех расстрелять. В одном только Львове были казнены без суда и следствия не менее 8 тыс. человек (данные происходят из немецких источников, поэтому могут считаться преувеличенными, но сами факты массовых казней сомнению не подлежат). Чекисты казнили не только людей, осужденных решением судов, но и находившихся под следствием и даже временно задержанных - тяжесть вины и ее доказанность значения не имели. Поскольку расстрелять несколько тысяч человек на довольно ограниченной площади тюрьмы силами взвода весьма непросто, Ткаченко санкционировал любые способы умерщвления и распорядился выдать расстрельным командам гранаты. Это облегчило расправу над узниками тюрем - их можно было теперь не выводить из камер, а убивать на месте, просто забросив за дверь камеры пару-тройку осколочных гранат. Советская власть никогда не признавала фактов массовых казней при отступлении Красной Армии летом 1941 г., но во многих случаях гибель заключенных обнаруживалась до появления немецко-фашистских войск, так что вопрос о том, кто же убивал осужденных и подследственных, является чисто риторическим... До октября 1941 г. Ткаченко отступал вместе с линией фронта и, видимо, за это время показал себя неплохим организатором чекистской работы - руководил ловлей фашистских диверсантов, эвакуацией заводов и колхозов, готовил агентуру для длительного оседания на оккупированной территории - в общем, брался за все, что ему поручали.

     Его успехи были замечены, и в октябре Иван Максимович получил назначение в Москву, в Экономическое управление НКВД, ответственное за контрразведывательное обеспечение промышленности в военное время. В ноябре 1941 г. Ткаченко возглавил 7-й специальный отдел Экономического управления, отвечавший за предприятия, выпускавшие минометы. Это была серьезная должность, находясь на которой приходилось держать ответ и перед наркомом Берией, и перед Главкомом Сталиным. Для Ткаченко все складывалось непло- хо вплоть до января 1943 г., но в какой-то момент он перегнул палку. Когда один из заводов не справился с планом поставок, Ткаченко отправился туда с инспекцией и живо "разрулил" ситуацию, обвинив во всех грехах директора, главного инженера и главного механика. Не мудрствуя лукаво, Иван Максимович прямо из кабинета директора позвонил Берии и заявил, что надо расстрелять трех упомянутых руководителей - и завод заработает с полной отдачей. Этот звонок разъярил Берию, ко- торый уже не раз сталкивался с нехваткой специалистов, либо расстрелянных чекистами, либо мобилизованных на фронт. Нарком в ответ на предложение Ткаченко заревел в трубку: "Мне не нужны мертвые инженеры, мне нужны инженеры, которые будут выполнять план!" В итоге никто расстрелян не был, а Ткаченко лишился своей должности и направился в Ставропольский край руководителем тамошнего территориального управления НКВД, что было очень серьезным понижением. Трудно сказать, как бы сложилась его судьба дальше, но в начале 1945 г. Иван Максимович оказался в освобожденной от гитлеровцев Литве, где возглавил борьбу с бандподпольеМ и занялся зачисткой освобожденной территории от всякого рода нежелательного элемента. В этом деле ему со стороны ЦК партии активно помогал Михаил Суслов, да-да, тот самый будущий "главный идеолог" КПСС, которого многие историки прочат на роль "серого кардинала эпохи Леонида Ильича Брежнева".
     В 1945 г. Суслов еще не был "серым кардиналом", но определенные черты его личности уже проглядывали достаточно ясно. Он не любил помпезности и показухи, дела старался обделывать тихо и всегда чужими руками либо коллегиально, власть свою показывать не стремился, но соперничества не терпел. С людьми товарищ Суслов, как верный сталинец, особо не считался, для него жизнь человека была копейка что до 1945 г., что после. В отличие от большинства политработников той формации, Суслов демонстрации и митинги буквально ненавидел, возможно потому, что оратором был никудышным, говорить без подготовки не мог и был напрочь лишен какой-либо харизмы. Сухарь сухарем!
     Ткаченко очень сблизился с Сусловым как в силу схожести характеров, так и потому, что оба они являлись номенклатур-ными работниками второго эшелона и сидели, что называется, в одной лодке - их общий успех в Литве зависел от личного успеха каждого. Когда Суслова отозвали в Москву, тот не забыл о Ткаченко и выхлопотал ему перевод в столицу. В конце 1945 г. как раз решался вопрос о создании объектов атомной индустрии и контрразведчики, имеющие опыт работы в промышленности, были очень нужны. Ткаченко оказался востребован - ведь он начинал работу в НКВД именно в Экономическом управлении, да и в годы войны 14 месяцев возглавлял отдел, курировавший артиллерийские заводы. Кому как не ему подключиться к "урановому проекту" Страны Советов!

К чести Ивана Максимовича надо отметить, что он не лез в работу ученых и специалистов и не пытался ими руководить. 

Очень боялся напортачить, а потому не мешал. Известен всего один случай, когда Ткаченко опрометчиво вмешался в работу ученых и попал в глупое положение. Произошло это в 1950 г., во время подготовки к пуску основного комплекса радиохимического завода, так называемого "цеха № I". Осматривая огромное, только что отстроенное и оснащенное по последнему слову техники трехэтажное здание, генерал-лейтенант обратил внимание на... стенд, изображавший технологический процесс, который предполагалось тут реализовывать. Схема была условна - все вещества и компоненты были обозначены цифрами, а кроме того, цифрами была показана последовательность тех или иных действий. Ткаченко долго рассматривал стенд с десятками разноцветных стрелок, квадратов и овалов и наконец, отдал приказ... стереть все цифры! Сопровождавшие генерала специалисты (а среди них был и член-корреспондент Академии наук СССР!) поразились столь чудному приказу и осведомились, "для чего надо стирать цифры". Ткаченко глубокомысленно изрек, что вражеский агент, глядя на эту схему, может определить, сколько и каких установок задействовано в техпроцессе! Это была полная чушь, понятная всем специалистам. Схема нарочно была составлена таким образом, чтобы не отражать количество и состав вовлеченных в технологическую цепочку веществ и оборудования. Но никто не осмелился возразить генерал-лейтенанту. Повисла тяжелая пауза, по которой Ткаченко, видимо, догадался, что сморозил какую-то очевидную всем глупость, но не может ведь генерал госбезопасности, да притом Уполномоченный Советского правительства, отменить собственный приказ, который только что отдал в присутствии десятка свидетелей! Ткаченко быстро отошел от стенда и никогда больше к нему не возвращался... А цифры со схемы стерли (точнее, закрасили) и злосчастный стенд, напоминающий пиктограмму североамериканских индейцев, бесполезно провисел в коридоре еще лет 15, вызывая своим странным видом недоумение всех новичков.
     Завершая рассказ о судьбе генерал-лейтенанта Ивана Ткаченко, необходимо сказать несколько слов о тех превратностях судьбы, что поджидали его после падения Лаврентия Берия. Как известно, после снятия последнего со всех постов и ареста, началась "зачистка" тех организаций и ведомств, к которым Берия имел то или иное отношение. Его приспешников выискивали и в Министерстве внутренних дел, и в Госконтроле, и в МИДе, и, само собой, в Первом Главном управлении при Совете министров СССР, которое, собственно, и руководило всеми работами по созданию ядерного и термоядерного оружия в Советском Союзе. Неугодных или подозрительных "подбирали" без спешки, по одному. Всеволод Меркулов, министр Госконтроля, был арестован спустя почти два месяца после ареста Берии. Заместителя Министра внутренних дел генерала армии Ивана Ивановича Масленникова хотели арестовать аж в апреле 1954 г., т. е. уже после расстрела Берии. Не успели, правда, Масленников застрелился 16 апреля, накануне ареста. Летом 1953 г. в числе активных "бериевцев" был арестован Павел Мешик, на протяжении ряда лет курировавший по линии Первого главного управления при Совете министров СССР строительство "атомных городов". Ткаченко был хорошо знаком с Мешиком еще по 1939 г. - они вместе работали в Экономическом управлении НКВД, правда, первый был там всего лишь стажером, а второй возглавлял Следственную часть ЭКУ. Тем не менее знакомство это ничего хорошего Ткаченко не предвещало. Осенью 1953 г. Ивана Максимовича сняли с должности и оставили в кадровом резерве министерства, что служило знамением скорого ареста. Генерал-лейтенант, в свое время немало людей пославший на смерть, теперь сам мог сполна насладиться ощущением затягивавшейся на шее петли. Ткаченко перенес инфаркт, и впереди его, казалось, ждали весьма мрачные перспективы. Но случилось чудо - Михаил Суслов, набравший к тому времени определенный вес в аппарате ЦК, вступился за своего знакомца, мол, скромный работник, вместе давили националистическое подполье в Литве! Это заступничество явилось той соломинкой, благодаря которой Ткаченко умудрился выплыть из омута, поглотившего и Мешика, и Берию. Конечно, на прежнюю должность вернуться было решительно невозможно, но кое-какую приличную работенку товарищу генералу-лейтенанту подыскали. В марте 1954-го, едва только Ткаченко оправился от инфаркта, его сделали начальником Управления милиции Управления МВД по Челябинской области. Для работника госбезопасности со стажем - тем более генерала! - пойти служить в "ментовку" было настоящим позором, "гэбэшники" всегда презирали милицию (представители последней платили им искренней ненавистью), но выбирать товарищу Ткаченко не приходилось.
     Между тем в созданном Хрущевым в марте 1954 г. Комитете государственной безопасности началась методичная работа по выявлению и преследованию бывших и действующих сотрудников спецслужбы, повинных в "нарушениях социалистической законности". Даже вышедших на пенсию чекистов лишали званий и орденов за преступления 1930-х гг. Процесс этот продолжался всю вторую половину 1950-х, и его жертвами стали, по разным оценкам, от 20 до 40 тыс. офицеров НКВД-НКГБ-МГБ-МВД сталинской поры. Какие-то тучи, по-видимому, стали сгущаться и над головой Ткаченко, отчего тот сильно переживал весь июнь 1955 г. Наконец, 1 июля он скоропостижно скончался от второго инфаркта. В общем-то генерал был сравнительно молод - всего 45 лет, но сказалось, видимо, нервное напряжение последних лет и ожидание неотвратимо приближающейся расплаты. Пусть читатель простит столь длинную преамбулу - она совершенно необходима для правильного понимания того, каким был человек, превративший "закрытый город" Челябинск-40 в тюрьму для его обитателей. Генерал-лейтенант Иван Максимович Ткаченко был достойным учеником товарища Берии и прекрасно усвоил науку затыкать человеческие рты. Когда солдатам строительных батальонов, начинавшим возведение комбината № 817, подошел срок демобилизации, товарищ генерал-лейтенант предложил им задержаться на стройке в качестве вольнонаемного персонала. Разница между вольнонаемным и солдатом была невелика - и тех, и других кормили в столовых по одинаковому рациону, деньги (даже если они и появлялись) потратить было не на что, ибо торговля "на вынос" была сильно ограничена. На протяжении нескольких лет на огромной стройке, где трудилось до 40 тыс. чел., работал всего только один магазин! (Правда, в нем было два прилавка - один обычный, другой - для стахановцев. Стахановцы пользовались определенными привилегиями и могли покупать вещи и продукты, недоступные другим. Для подтверждения статуса выдавался особый документ строгого учета - так называемая "книжка стахановца". В свое время большевики очень много и гневно клеймили "рабочую аристократию" на Западе, а между тем само по себе стахановское движение являлось ничем иным, как попыткой создать такую же точно "рабочую аристократию" в СССР.) Вольнонаемный, в отличие от солдата, мог вызвать к себе семью, но селить ее было негде - все постройки давно были заняты рабочими, а руководство стройки такими пустяками, как размещение семей, себя не утруждало. В общем, демобилизованные солдаты отказались превращаться в рабов под названием "вольнонаемный рабочий", и тогда... их всех отправили на поселение на Колыму. Строителям комбината был запрещен въезд в европейскую часть СССР. Дабы лишнего не сболтнули о том объекте, что строили во время службы. Вернемся, впрочем, к вредительству. В 1950 г., после пуска специально построенного цеха № 1 радиохимического завода, в котором выделение плутония было поставлено на поток и должно было осуществляться конвейерным способом круглосуточно, представители МГБ сделали пренеприятнейшее открытие - оказалось, что с пуском новейшего производства выход продукции резко упал по сравнению с этапом его выделения вручную. Если в 1949 г. специалисты-радиохимики сумели довести долю выделяемого из растворов плутония до 90 % теоретически возможного количества, то с пуском цеха № 1 выход конечного продукта сразу упал до 50 %. Поначалу это падение объясняли тем, что какое-то количество продукта остается в технологических емкостях, откуда не подлежит извлечению в силу конструктивных особенностей. Кроме того, часть недостачи списывалась на хорошую работу вытяжной вентиляции, дескать, часть продукта уносится в виде паров. Однако с течением времени процент выхода конечного продукта не только не стабилизировался, но продолжил падение. А это уже противоречило и здравому смыслу, и всем техническим особенностям нового производства. Когда через три месяца он упал до 10 % от возможного, контрразведка забила тревогу - комбинат фактически работал вхолостую, с минимальной отдачей. Проведенный по требованию контрразведчиков радиологический мониторинг цеха № 1 и прилегающей к нему территории показал удивительную картину - очаги высокого загрязнения оказались найдены там, где их никак не могло быть. В частности, высокоактивное пятно располагалось на глухом заборе, огораживавшем периметр. Другое пятно - на крыше цеха рядом с кожухами нагнетающей вентиляции (не вытяжной, что еще как-то можно было бы объяснить, а, подчеркнем, нагнетающей!). Когда чекисты напрямую поставили вопрос о происхождении этих очагов радиоактивного загрязнения перед учеными, те были вынуждены признать, что никакими естественными причинами появление подобных пятен объяснить невозможно.
     Значит, виной всему - человеческий фактор, причем не чья-то ошибка или небрежность, а злой умысел. Ибо невозможно вынести из цеха по ошибке или в силу забывчивости несколько литров кислоты с активностью по гамма-излучению в тысячу и более рентген в час - это было смертельно опасно для самого выносившего. Работники радиохимического производства были сплошь специалистами с высшим образованием, большинство из которых только-только закончили университеты, и каждый из них прекрасно понимал, с чем имел дело.
     Поначалу следователи подозревали банальное хищение оборудования, поскольку вся оснастка цеха № 1 была из благородных металлов - золота и платины. Поэтому логичным вы- глядело предположение, что кто-то из работников, пренебрегая опасностью для здоровья, просто принялся подворовывать технологический инвентарь. Однако ревизия показала, что все изделия из благородных металлов находятся на своих местах. А потому в конечном счете осталась единственная версия происходившего - злонамеренное вредительство с целью срыва программы производства. Занимался ли вредитель своим делом из желания насолить Советской власти или же выполнял поручение иностранной разведки, никто, кроме него самого, сказать не мог, но чтобы узнать ответ, этого человека требовалось сначала отыскать.
     В течение более чем трех месяцев все работники радиохимического производства находились под подозрением - их вызывали на допросы, проверяли все детали биографий и биографий родственников, чекисты в любое время являлись с внезапными проверками по месту работы, а по месту жительства отдельных лиц проводились обыски. Обстановка в коллективе в 1950 г. стала крайне напряженной - никто не знал, кому можно доверять и чего ждать завтра.
     Чем именно закончилось расследование 1950 г., доподлиннонеизвестно - официальные инстанции никогда не признавали факт его проведения и о событиях той поры мы знаем лишь по воспоминаниям старожилов. Однако вроде бы никто из работников радиохимического завода арестован не был. Просто в какой-то момент таинственные очаги загрязнения перестали появляться, а процент выхода конечного продукта пошел вверх. Это не было связано с изменениями в техпроцессе - все шло, как и прежде. Результат вдруг начал улучшаться сам собою. Таинственная история с вредительством на радиохимическом производстве в 1950 г., возможно, еще только ждет своего летописца. В ней многое остается неясным, но для нас она интересна прежде всего тем, что наглядно характеризует обстановку того времени: с одной стороны - искренний порыв, энтузиазм и самопожертвование первопроходцев опасного производства, а с другой - вредительство, недоверие, жесткий и даже жестокий контроль всего и вся со стороны госбезопасности.
     Нельзя не сказать и несколько слов о преступности на стройке Челябинска-40. Об этом как-то не принято говорить, особенно когда речь заходит о стройках социализма, но невозможно не признавать того, что помимо трудового порыва там хватало разнообразного криминала. Оно и понятно - крайне скудное снабжение вызывало не только глухое раздражение и злобу, но и толкало рабочих на поиски всевозможных путей самообеспечения. А если принять во внимание, что на многих комсомольских стройках рядом с комсомольцами-добровольцами работали и расконвойные уголовники либо лица, высланные на поселение в результате административного наказания, то станет ясно, что криминальной напряженности было попросту не избежать. На стройке Челябинска-40 тоже хватало проблем такого рода. Всего один пример, который многое объяснит читателю - когда в 1948 г. на стройке появились первые девять Девушек - выпускниц университетов, которым предстояло запускать радиохимическое производство, то в их доме по приказу Ткаченко выставили круглосуточный пост. Автоматчики охраняли как покой самих девушек, так и их имущество, поскольку ценность представляли самые элементарные вещи - мыло, полотенца, постельные принадлежности и пр. Самим же девушкам было не рекомендовано перемещаться в одиночку и покидать дом в темное время суток. Если требовалось их присутствие на рабочем месте, то руководство комбината выделяло для транспортировки автомашину.
     Ткаченко постановил - и правило это неукоснительно выполнялось на протяжении многих лет, - что всякое почтовое отправление строителей и работников комбината № 817 подлежит досмотру (перлюстрации). Из этого не делалось даже особого секрета, напротив, публичная огласка этого обстоятельства должна была предостеречь авторов писем и открыток от неосторожных слов. Существует предание о том, как молодой инженер, приехавший на стройку и увидевший там Лаврентия Берия во время одного из его визитов в 1948 г., написал матери восторженное письмо, смысл которого сводился примерно к следующему: мама, ты можешь гордиться своим сыном, ведь теперь я работаю на стройке, за которой следит сам товарищ Берия! Цидулка не покинула охраняемого периметра, молодой человек был моментально обнаружен и получил 10 лет лагерных работ за разглашение государственной тайны. Трудно сказать, имела ли место эта история в действительности - фамилия осужденного инженера неизвестна, но подобные рассказы открыто передавались из уст в уста и в то время никому не приходило в голову усомниться в их правдивости. Всякое могло быть, и только очень наивный человек не поверил бы в то, что уполномоченный Правительства товарищ Ткаченко может отправить в лагеря кого угодно всего лишь за неосторожно написанное письмо.

     На протяжении долгого времени - вплоть до 1954 г. - строители и работники комбината № 817 были невыездными. "Невыездными" не из страны, как может кто-то опрометчиво подумать, а за пределы "закрытой зоны". Люди, попавшие внутрь периметра, обозначенного совместным постановлением ЦК ВКП(б) и Совета министров СССР от 9 апреля 1946 г. как "закрытая зона площадью 1159 га", оказывались фактически на положении лагерных заключенных. С той только разницей, что они формально не считались осужденными, не ходили строем на работу, в баню и столовую и за свою работу получали деньги и талоны. В 1949-1950 гг. началось полноценное жилищное строительство, и специалисты стали переезжать из бараков в куда более обустроенные общежития и даже отдельные квартиры. Но это не отменяло того обстоятельства, что все лица, занятые на работах внутри "закрытой зоны", не могли ее покинуть. Это вызывало много возмущений новичков, молодых специалистов, никак не ожидавших очутиться в таких условиях, но все возмущения были бесполезны - генерал-лейтенант Ткаченко не менял своего решения, а те люди, кто мог бы заставить его это сделать - Берия и Мешик, не считали нужным вмешиваться. в происходившее.

 

     Итак, работники комбината № 817 были лишены права выезда за пределы "закрытой зоны" без особого пропуска, подписанного директором Б. Г. Музруковым и уполномоченным Правительства И. М. Ткаченко. Основанием для выписки пропуска (если только это была не командировка) могло служить одно-единственное событие - смерть близкого родственника. Кстати, даже это обстоятельство не гарантировало получения нужных резолюций. Если Музруков с пониманием относился к такого рода событиям в жизни своих подчиненных и обычно подписывал нужную бумагу без проволочек, то Ткаченко частенько - вот же воистину каменное сердце! - не только не подписывал пропуск, но даже перечеркивал роспись директора, словно бы демонстрируя тем самым собственное превосходство и свой особый статус.
     Работники были лишены возможности выезжать за пределы охраняемого периметра даже во время отпусков. За это им выплачивали "отпускное пособие" с коэффициентом 1,5 к величи- не оклада. Чтобы как-то наладить быт и дать народу приемлемые с точки зрения Советской власти развлечения, было разрешено устроить яхт-клуб, благо сообщающаяся система живописных озер давала возможность прекрасно путешествовать по воде. Правда, от рыбалки в нижнем озере следовало воздерживаться, поскольку туда прямотоком поначалу сливалась вода из первых контуров шести построенных к 1955 г. атомных реакторов, ну да работники комбината и сами это прекрасно понимали.
     Под термином "закрытая территория" следует понимать тер- риторию, полностью закрытую для любого несанкционированного проникновения извне. Фактически это был укрепленный район, чей план был утвержден в июле 1947 г. Берией и Маленковым. На наиболее опасных для прорыва участках внешнего периметра были смонтированы 7 рядов колючей проволоки, в том числе и под напряжением в 1 кВ. Впоследствии выяснилось, что американская разведка обучает направляемых в СССР агентов преодолевать проволочные заграждения под током при помощи резиновых ковриков. Более того, именно прорыв через подобные заграждения считается оптимальным, поскольку контроль караулов на таких участках обычно ослаблен. Когда в 1958 г. в КГБ узнали об этом, то было принято мудрое решение повысить напряжение, подаваемое на заграждения, до 3 кВ! Это было больше, чем на электрическом стуле, используемом для казни. Напряжение это было столь велико, что электрический разряд пробивал воздушную прослойку в метр и более, не позволяя даже приблизиться к ограждению. На внешних рядах колючей проволоки висели лаконичные и очень выразительные таблички на эмали: "Стой! Стреляют без предупреждения!"
     Долговременные укрепления были спланированы таким образом, чтобы обеспечить непрерывную линию обороны всего периметра силами мотострелкового полка, усиленного танковым батальоном и зенитным дивизионом. В последующие годы противовоздушное прикрытие района постоянно усиливалось, что совершенно понятно, если принять во внимание рост активности американской воздушной разведки, о чем в этой книге написано достаточно. В военное время силы охраны района должны были отразить полноценную наступательную операцию массированных сил противника, в том числе в условиях применения оружия массового поражения. Сейчас, конечно, эти планы кажутся фантастическими, ну, скажите, откуда в глубине Советского Союза могут появиться крупные войсковые соединения противника? Но на самом деле, видимо, планы Генерального штаба предполагали защиту "закрытой зоны" не столько от массированного вторжения агрессора, сколько от внутренних беспорядков, ведь рядом находились крупнейшие промышленные центры Челябинск и Свердловск. Если бы там возникли мощные гражданские беспорядки, мятеж и новый центр власти, альтернативный Москве, то атомное производство в Челябинске-40 должно было остаться островком спокойствия и ни при каких условиях не перейти в руки мятежников.

     В мирное время охрана "закрытой зоны" повторяла охрану государственной границы. В труднодоступных местах размещались позиции для "секретов" (засад), контрольно-следовые полосы, оборудовались стационарные посты и маршруты подвижных нарядов. С каждым годом совершенствовалось оснащение техническими средствами охраны периметра (прожекторами, в том числе инфракрасными, индукционными датчиками движения, средствами связи и т. п.). В общем, это была настоящая крепость, причем, заметьте, речь сейчас идет не об охране производственной зоны, а об охране всего района, отведенного под атомный объект, на территории которого находились и населенные пункты, построенные для персонала, - Озерск и Татыш. А как же туда проникали люди на легальных основаниях? Строители и работники комбината № 817 добирались до нужного места в несколько этапов и совсем не так, как может подумать несведующий человек. Молодые специалисты, отобранные для работы в Челябинске-40 (сама процедура отбора растягивалась на 6-7 месяцев и во многом напоминала зачисление в штаты госбезопасности, с той только разницей, что молодой специалист не знал, какой именно работой ему придется заниматься), перво-наперво получали "направление", документ особого образца, в котором сообщалось, что они откомандированы в распоряжение "инженера такого-то". Где находился упомянутый инженер, в документе не сообщалось. Зато в нем сообщалось, что "направление" приравнено к воинским проездным документам и дает право на приобретение билета в воинских кассах вокзалов и аэропортов.
     Получив на руки упомянутое "направление", молодые специалисты проходили затем устный инструктаж, из которого узнавали, что им надлежит к определенному сроку явиться на вокзал в Челябинске или Свердловске, где их будет ожидать "встречающий". Именно этому человеку и надлежало предъявить полученное "направление". "Встречающие" дежурили круглосуточно и имели одну задачу - проинструктировать новичков о дальнейшем маршруте следования. Именно там - на вокзале, люди узнавали дальнейшую (но отнюдь не конечную!) точку своего маршрута. Этой точкой был город Кыштым, находившийся в границах "особо режимной зоны", о которой подробно было сказано выше. В этом городе имелся средней величины машиностроительный завод, и многие новички думали, что именно он-то и является конечной точкой их маршрута. Кстати, именно так должны были думать и иностранные разведчики, если бы им удалось завладеть чужим "направлением" и под видом молодого специалиста отправиться на поиски таинственного атомного объекта. Многие, впервые разыскивавшие таинственный Челябинск-40, сойдя с поезда, отправлялись прямиком на проходную машиностроительного завода, рассчитывая на скорую встречу с загадочным инженером, указанном в имевшемся у них на руках "направлении".
     На проходной Кыштымского машиностроительного завода быстро привыкли к молодым людям со странными безадрес- ными "направлениями" и знали, куда их послать. Нет, вовсе не туда, как может подумать иной читатель, а в гостиницу, оборудованную в здании бывшего санатория НКВД. Там новичок пережидал ночь и обычно на следующие сутки в крытом кузове грузовой автомашины либо автобусом доставлялся на проходную "закрытой зоны", т. е. того самого Челябинска-40, которого никогда не существовало на картах Советского Союза. Даже в начале 1950-х гг., когда Озерск уже начал облагораживаться и приобретать черты нормального города (первое каменное здание в нем заложили в 1947 г., а улицу Сталина, впоследствии логично переименованную в улицу Ленина, начали застраивать двухэтажными кирпичными домами с 1948 г.), вид проходной в "закрытую зону" внушал людям ужас: вышки, охрана с автоматами и собаками, многорядная колючая проволока. Многие попадавшие сюда в первый раз всерьез считали, что их привезли в тюрьму и они тайно репрессированы.

  

     Кстати, интересный момент. В книге В. Новоселова и В. Толстикова "Тайны сороковки" приводятся ранее не публиковавшиеся воспоминания ветерана радиохимического производства Г. И. Румянцева, прибывшего в Челябинск-40 в феврале 1949 г. В них есть фраза, значимая для нас в контексте обсуждаемой темы: "Работников и жителей доставляли в будущий город из Кыштыма только ночью в закрытых грузовиках". Очень интересная мера предосторожности, особенно если принять во внимание, что до появления средств космической фоторазведки оставалось еще лет эдак, 12-13 (как минимум!), а самолеты-шпионы вероятного противника пока еще не залетали так далеко вглубь Советского Союза... Чего же или кого же опасался Уполномоченный Совета министров СССР Иван Ткаченко? Раз никто не мог заметить перевозки людей с воздуха, значит, Ткаченко беспокоился, что кто-то сможет увидеть это с земли. И не просто увидеть, но даже сосчитать перевозимых по головам. Другими словами, он опасался, что агент длительного оседания, работающий на иностранную разведку, может оказаться в числе жителей Кыштыма и наблюдением за перемещением транспорта и людей сумеет раскрыть специфику проводимых в "закрытой зоне" работ и их объем. (Подобные опасения были небеспочвенны. Понятно, что любой объект атомного оружейного комплекса СССР представлял огромной интерес для любой разведки страны-члена НАТО. В 1958 г. КГБ СССР раскрыл американского агента, жившего на протяжении ряда лет в непосредственной близости от "Свердловска-44", еще одного "строго режимного города", возле которого располагалось производство "оружейного" урана.)
     Перевозка людей в ночное время в крытых машинах - это очень красноречивый пример той тотальной шпиономании, в обстановке которой возводился Челябинск-40 и другие объ- екты атомной отрасли. Так что не надо смеяться над паранои- дальными страхами генерала Ткаченко - любому внимательно прочитавшему эту книгу ясно, что для них имелись самые серьез- ные основания (см. главу "Отступление от сюжета: некоторыр фрагменты истории тайной войны...").
     После проверки прибывших на КПП следовала доставка в общежитие. Там гостей ждал - нет, не сон и даже не ужин а строгий и внимательный инструктор в форме сотрудника МВД (после марта 1954 г. - КГБ). В общежитии проводился обстоятельный инструктаж о режиме на объекте, на котором новичкам предстояло работать. Из этого малооптимистичного прямо скажем, инструктажа будущие работники узнавали всю специфику грядущих многолетних будней: невозможность выез- да за периметр, тотальная перлюстрация входящих и исходящих почтовых сообщений, существенные ограничения в переписке с родными (запрещение указывать род занятий, географические ориентиры места пребывания и работы, имена и фамилии коллег и пр.), особые условия работы и т. д. Далее отбиралась подписка о неразглашении сведений, составляющих государственную тайну. Хотя все прибывавшие в "закрытую зону" работники уже давали такие подписки либо во время учебы, либо по предыду- щему месту работы, здесь эта процедура неизменно повторялась. Таким был действительный порядок въезда новичка в пре- словутый "Челябинск-40". Некоторые люди оказывались до такой степени напуганы обстановкой, в которую попадали не- ожиданно для себя, что буквально на следующий день бросались к директору комбината с просьбой "отпустить их обратно". В ход шла вся мыслимая аргументация - от наличия маленьких детей и пожилых родителей до хронических заболеваний и обещания всевозможных взяток... Последнее выглядело особенно забавно, если принять во внимание, что Ткаченко официально преду- предил директора комбината о том, что все без исключения помещения в здании управления поставлены на "прослушку" МГБ! Ни один из просителей отпущен не был. Вообще никто! Все, кто направлялся в Челябинск-40, фактически получали билет в одну сторону.
     Кстати, повсеместное присутствие "прослушки" МГБ создало для работников комбината ряд весьма специфических проблем. Поскольку Ткаченко открытым текстом заявил, что за слова "плутоний" и "радиация" сразу отправит любого "в лагеря надесятьлет" (и это не шутка!), было принято соломоново решение отказаться от использования любых химических терминов и названий. В ход пошли разного рода эвфемизмы и условные обозначения, отчего речь специалистов стала похожа на бред сумасшедшего: "Возьми двести литров лосьона номер пятнадцать и обрабатывай весь пашет, пока не полуитчя желе, пену собирайте, но не сливайте в канализацию, мы её на кашу пустим". Вот примерно таким слэнгом и разговаривали советские атомщики в суровые годы холодной войны...

     С пуском первого атомного реактора "А", цеха № 1 радиомического завода, металлургического аффинажного произ- пства и комплекса водозаборных сооружений (так называе"водного хозяйства") система внутриобъектового контроля входа, выхода и перемещения персонала приняла те формы, которых она и поныне существует не только на бывшем комбинате № 817 (сейчас ПО "Маяк"), но и на всех предприятиях такого профиля в России. Помимо того что все объекты имели общий охраняемый периметр, они отделялись друг от друга рубежами охраны таким образом, что переход из здания в здание был попросту невозможен. Только очень небольшая группа высшего административного персонала имела "пропуска-вездеходы". "Закрытая территория" представляла собой ячеистую структуру, подобную сотам, - работник из одной "ячейки" не мог произвольно перейти в другую. Долгое время употребление слов "радиация", "уран", "плутоний" и прочих терминов, указывающих на связь комбината с расщепляющимися материалами, было официально запрещено даже при профессиональном обсуждении тех или иных проблем в кабинете директора. Иван Ткаченко не скрывал, что все помещения руководства комбината прослушиваются офицерами безопасности, и, видимо, сознательно преувеличивал возможности "прослушки", так что упомянутый запрет стал правилом на многие десятилетия. Никому не хотелось проверять на себе бдительность офицеров госбезопасности. А потому работники комбината, даже обсуждая узкопрофессиональные вопросы, научились обходиться разного рода эвфемизмами: "раствор", "молоко", "светлячок" и т. п. означали совсем не то, чем являлись на самом деле. Документация радиохимического производства, например, была зашифрована таким образом, что каждому компоненту присваивался номер, в том числе обычной воде, перекиси водорода и спирту из аптечки . Все соединения, реакции и научные понятия обозначались либо номерами, либо условными терминами. Поскольку разобраться в такой китайской грамоте было очень непросто. Социалисты радиохимического завода настояли на том, чтобы Для обучения новых специалистов им позволили описать технологию выделения плутония нормальным научным языком. 1 бнерал-лейтенант поскрипел зубами и... разрешил написать от руки один экземпляр "наставления". Эта рукопись с грифом "совершенно секретно" хранилась в спецбиблиотеке, и допуск к ней подписывал лично Ткаченко. Поскольку рукопись нельзя было копировать, всем новым работникам приходилось учить ее наизусть от корки до корки, а затем сдавать экзамен на знание "теоретической части". В этом, кстати, был большой плюс -- молодые специалисты сразу получали полное представление обо всем технологическом цикле и с самого начала работы на производстве могли пойти трудиться на любой участок. Тем самым обеспечивалась практически полная взаимозаменяемость персонала, что позволяло минимизировать ущерб от переоблучения работников при разного рода технологических ошибках и авариях (в первые годы работы цеха № 1 острую лучевую болезнь из-за аварий разной степени тяжести получили 9 ра- ботников радиохимического производства. Благодаря полной взаимозаменяемости персонала их подменили без остановки технологического цикла, что практически не отразилось на "выходе" конечного продукта. Жизни 9 погибших работников радиохимического завода заслуживают сожаления и скорби, но нельзя не признать, что получение чистого плутония являлось такой сверхзадачей в масштабах страны, перед которой меркла ценность жизни даже самого хорошего и умного человека. Принимая во внимание, что речь идет об одном из наиболее опасных производств в мире, 9 погибших от острой лучевой болезни человек - это на самом деле очень небольшая плата за колоссальный технологический прорыв).
     Вообще, с упомянутой "особо режимной" тетрадью связаны разного рода казусы. Во второй половине 1950-х гг. ленинград- ские физики разработали усовершенствованный техпроцесс получения плутония и приехали на комбинат № 817 с целью сравнить свои теоретические наработки с существующей в Челябинске-40 практикой. Когда они попросили скопировать заветную тетрадь, чтобы отвезти ее в Ленинград для предметного обсуждения на ученом совете, то наткнулись на непробиваемую стену: читать можно - копировать нет! Несколько дней ленинградцы обивали пороги кабинетов, надеясь добиться нужного им разрешения, однако все попытки оказались тщетны. В итоге пришлось заучивать содержание тетради на общих основаниях. Заветы генерала Ткаченко надолго пережили его самого. Уже после распада СССР тетрадь с описанием техпроцесса была передана в городской музей города Озерска, однако режимные органы сочли невозможным ее открытое экспонирование. В принципе, это решение понятно и оправданно - даже спустя более 60 лет секреты атомного оружейного комплекса остаются секретами и вряд ли следует информацию такого рода делать общедоступной.
     1-й специальный отдел КГБ, ответственный за контрразведывательное обеспечение объектов атомной отрасли Советского Союза, прилагал большие усилия по контролю за поведением лиц, допущенных к работе по "атомной тематике". В 1955 г. разразился настоящий скандал, когда выяснилось, что один из крупных руководителей атомной отрасли пошел на сознательное нарушение режимных требований.
     Анатолий Сергеевич Александров, генерал-майор, трижды лауреат Сталинской премии, с 1951 г. возглавлял КБ-11 - головную организацию по разработке ядерных боевых частей. Базировалось КБ в хорошо известном ныне "Арзамасе-16", там были сконструированы первые атомные и термоядерные БЧ, как экспериментальные, так и серийные. Анатолий Сергеевич, проводя много времени в Москве по делам службы, имел в столице квартиру, в то время как семья его проживала в закрытом "номерном" городе. Будучи предоставлен сам себе и располагая не- малыми средствами, генерал Александров не чурался "светской" жизни в тогдашнем понимании - ходил по театрам, ресторанам, заводил романтические знакомства. Сначала МГБ, а затем и КГБ внимательно следили за его похождениями, до поры не демонстрируя свою осведомленность о проделках заслуженного генерала. Однако в 1955 г. Александров, которому шел 56-й год, завел роман с сотрудницей иностранного посольства, младше его на пару десятков лет. Подобное несанкционированное поведение шло против всех требований сохранения гостайны, и руководитель Комитета - Иван Серов - сделал соответствующее представление Хрущеву. Может показаться невероятным, но генерал Александров набрался наглости и в свою очередь пожаловался на Серова, дескать, ему эти "стукачи" и "топтуны" жизнь портят, у него тут любовь, понимаешь ли, романтика! Хрущев, обычно не склонный к сантиментам и скорый на расправу, проявил неожиданную мягкость - он пожурил генерала Александрова и... отправил его возводить "Красноярск-45", еще один "номерной атомный" город далеко на востоке страны. Кстати, на освободившееся место начальника КБ-11 из "Челябинска-40" прибыл директор комбината № 817 Борис Музруков. Генералу Александрову после выдворения из Москвы следовало бы угомониться и радоваться тому, что отделался он столь малой кровью, однако урок ловеласу не пошел впрок. В 1958 г. Анатолий Сергеевич имел неосторожность попроситься обратно в Москву - поближе к театрам, ресторанам и прочим столичным благам. Эта просьба вызвала прилив гнева у Хрущева, который не поленился припомнить работу Александрова в системе ГУЛАГа во времена Берии и без долгих проволочек велел гнать трижды лауреата на пенсию.
     В общем, советская госбезопасность очень придирчиво подходила к систематической проверке секретоносителей всех уровней, несмотря на проявленную ими прежде надежность и лояльность. Перлюстрации подвергалась почта, проверялись почтовые посылки, периодически производилось подслушивание телефонных переговоров и разговоров на дому, проверялись люди, с которыми контактировали секретоносители. Сбор сведений осуществлялся путем широкого привлечения агентуры, "конфиденциальных помощников", как иногда называли осведомителей штатные сотрудники КГБ, но при этом и сами "конфиденты" негласно проверялись самыми разнообразными методами и приемами. Система контроля за поведением работников предприятий атомной отрасли - в том числе и Челябинска-40 - была тотальной, всеохватной, хотя при этом все время оставалась почти незаметной.

В МГБ, а затем и в Комитете государственной безопасности всерьез рассматривали возможность проникновения вражеских диверсионных групп внутрь охраняемого периметра с целью проведения силовых акций по срыву выпуска продукции комбинатом № 817.

Наработанные радиохимическим заводом кусочки оксида плутония-235 доставлялись на аффинажный завод под усиленной охраной на двух автомашинах. Мало того, что машину с плутонием сопровождал грузовик со взводом автоматчиков и пулеметами, так еще вдоль дороги с интервалом в 50 м выставлялись часовые.
     Один из самых распространенных современных мифов, связанных с атомным оружием вообще и его производством в СССР, сводится к тому, что, мол-де, отечественные специалисты не знали всей опасности радиоактивного облучения и нарабатывали опыт в этой области методом проб и ошибок. Такой взгляд на вещи совершенно не соответствует действительности. То, что ионизирующие излучения распадающихся атомов опасны, ученые поняли еще на заре изучения радиоактивности. Вплоть до 1945 г. опасность эта в целом недооценивалась, но после атомных бомбардировок Хиросимы и Нагасаки - как ни кощунственно это звучит - медики получили колоссальную статистику по характеру разнообразных воздействий атомного оружия на человека. Стало ясно, что атомное оружие наносит основной ущерб отнюдь не ударной волной и термическим воздействием во время взрыва, а ионизирующим облучением и радиоактивным заражением грунта, воды и продуктов питания. Осознание этого факта простимулировало научно-исследовательские работы в этой области в самых разных странах мира - США, СССР, Великобритании, Франции, Канаде, Швеции и пр. В СССР работы по изучению воздействия различных видов радиоактивности на человеческий организм возглавил крупный ученый Н. В. Тимофеев-Ресовский. Его Радиобиологический отдел, входивший в систему Первого Главного управления при Совете министров СССР, располагался в бывшем санатории НКВД "Сунгуль", неподалеку от города Касли Челябинской области (сразу вспоминаем, как американская разведка на слушаниях в Сенатской комиссии рассказывала об этом объекте, но честно признавала, что не вполне ясно понимает, что именно происходит в том районе). На Тимофеева-Ресовского работали некоторые из немецких ученых, вывезенных после мая 1945 г. на восток.
     К 1949 г. чрезвычайная опасность проникающих ионизирующих излучений, способных вызывать поражения внутренних органов и крови, уже была хорошо известна. Исследования плутония показали, что это очень токсичный химический элемент, куда более смертоносный, чем циановые соединения, считавшиеся до той поры "эталонными" ядами. Первый этап работы радиохимического завода в Челябинске-40 закончился с пуском в 1950 г. уже упомянутого в этой главе так называемого "цеха № 1" и санитарного пропускного пункта к нему. Прежнее здание, в котором, собственно, и был выделен плутоний для первой советской атомной бомбы, после пуска цеха № 1 оказалось похоронено в прямом смысле - поверх него насыпали огромный холм и насадили березки. Теперь там настоящий лес... Вся одежда, в которой трудились первые работники радиохимического ^вода, была сожжена, а пепел пошел в могильник. История эта приведена здесь единственно для того, чтобы доказать очевидную любому специалисту по радиохимии истину - уже к 1950 г. советские ученые и руководители производства ясно сознавали огромную опасность радиации и предпринимали все возможные меры к ее уменьшению.
     Впрочем, и без хиросим-нагасак повседневный опыт работы в Челябинске-40 давал вполне достаточную пищу для должного понимания всей степени опасности радиационного поражения. Разного рода аварийные ситуации возникали достаточно часто, а в таких условиях постигать необходимые для выживания уроки приходилось очень быстро. В 1950 г. в "сороковке" произошли 3 аварии, связанные с утечкой радиоактивности, переоблучение получили 7 работников комбината. В 1951 г. таких аварий было зафиксировано уже 4, а облучение сверх норматива получили 8 человек (из них 1 умер от острого радиационного поражения). В 1952 г. произошло еще 4 аварии (2 погибших). А следующий год, 1953-й, оказался воистину "черным" для работников "817-го комбината" - на запущенных к тому времени и подготавливаемых к пуску четырех реакторах имели место 5 аварий, жертвами которых стали 17 человек. Как видим, с 1949 по 1953 г. аварийность в "сороковке" - как по числу аварий, так и по количеству жертв - шла по нарастающей. Кстати, эта статистика, преданная огласке представителями московского Института биофизики только в 21 столетии, заведомо неполна, поскольку касается только аварий, связанных с реакторами комбината, и не учитывает радиохимического производства, гораздо более опасного с точки зрения возможности переоблучения персонала. И говорить, что в таких условиях кто-то из работников комбината № 817 не сознавал в должной мере опасности радиоактивного поражения, не то что бы наивно, а просто глупо.
     Чтобы попасть на саму территорию производственного комплекса, надлежало преодолеть три рубежа контроля, и на каждом из них проверялось, что идет именно тот человек, на которого оформлен пропуск. Далее работник оказывался в здании, име- новавшемся в просторечии "санпропускником", где полностью переоблачался в рабочую обувь и одежду. Снимались даже трусы по причине весьма прозаической - чтобы потом не выкидывать. Одежда оставлялась в "чистой" части здания, из которой надлежало пройти в душевую, а затем - "грязную", где хранилась рабочая одежда. После переодевания следовал спуск в тоннель длиною 200 м - он соединял санпропускник с цехом № 1. В конце тоннеля находился еще один - четвертый по счету - рубеж охраны. Наряд солдат с автоматами проверял пропуска входящих, и только после этого можно было попасть внутрь здания. На поверхности, кстати, среди березок и сосенок, был устроен настоящий санаторный пленэр - фонтан (правда, без воды), стриженые газончики, клумбы с тюльпанами и анютиными глазками, дорожки, посыпанные песочком. Только выходить туда в спецодежде было категорически запрещено - дабы не разносить радиоактивную пыль.

     На выходе с радиохимического завода действовал строжайший радиометрический контроль. Вот как его описывают не- посредственные участники событий того времени: "С самого начала работы цеха (№ 1. -А. Р.) для работников был установлен строжайший режим. Все работники проходили через контрольно-пропускной пункт полностью раздетыми. Особенно тща- тельная проверка была при выходе из цеха. Офицер (женщина в женском санпропускнике, мужчина - в мужском) каждого работника просил открыть рот, осматривал его, затем ощупывал голову, а у кого были косы - заставлял их распускать, заглядывал в УШИ, заставлял раздвигать пальцы рук и, наконец, приседать (авторы деликатно умолчали о том, что присевшего просили, оставаясь в этой позе, покашлять. - А. Р.). Только после этого человека пропускали через контрольный пункт. <...> Было еще одно препятствие при выходе из цеха - пройти через арку дозиметрического контроля. Если работники не отмывали как следует руки и на них оставались бета- и гамма-активные следы, то при прохождении через дозиметрические ворота поднимался звон и человек снова возвращался в душевую мыться. Иногда мылись по два-три часа. Если работнику цеха не удавалось отмыть руки от активности, из комендатуры вызывали дежурного, составляли акт и только после этого выпускали с завода" (цит. по: СохинаЛ. П., Колотинский Я. П., Халтурин Г. В. Плутоний в девичьих руках. Документальная повесть о работе химико-металлургического плутониевого цеха в период его становления (1949-1950 гг.). Екатеринбург: ЛИТУР, 2003. С. 73-74). Кстати, небольшое пояснение по тексту: описанный осмотр в целом воспроизводил личный досмотр, осуществляемый в местах лишения свободы (разумеется, исключая дозиметрический контроль), а приседать несколько раз охранник требовал не шутки ради, а с целью исключить внутриполостное (в вагине или ректуме) сокрытие похищенного груза.
     И еще - оперативного дежурного вызывали из комендатуры вовсе не для проформы. Дежурный санкционировал выход в город человека, являвшегося источником радиоактивного излучения, и каждый такой случай был чрезвычайный происшествием. На основе составленного дежурным акта делался доклад, который уже на следующий день становился предметом разбирательства высших должностных лиц - директора комбината, Уполномоченного Правительства СССР, а также руководителей некоторых служб и подразделений (дозиметрической, медицинской и др.). За нарушение норм и требований радиационной безопасности следовали строгие взыскания - если работник получал за смену дозу облучения более 0,5 рентген (или "бэр" - биологического эквивалента рентгена), то он считался "сигналистом" (т. е. подавал сигнал о неблагополучии, неумении работать, нарушении требований безопасности труда). "Сигналист" и начальник его подразделения лишались денежной премии. Если в подразделении случаи переоблучения персонала происходили регулярно, то начальник живо отстранялся от руководства, т. е. спрос был серьезным. Правда, надо сразу оговориться, что эти строгости вызвали определенное противодействие у рядовых работников, не желавших терять заработок. А потому со временем широкое распространение получила практика уклонения от регистрации ионизирующих излучений. Делалось это очень просто - работник не брал с собою фотопластинку, по степени засветки которой можно было бы определить величину суммарной дозы, полученной ее обладателем. Считалось, что в диапазоне от 0,05 до 3 бэр фотопластинка дает вполне удовлетворительный результат, погрешность которого не превышает 30 %.
     Так вот, уже в 1950-х гг. работники, заступая на смену, частенько не брали фотопластинки-индикаторы, а их непосредственные начальники закрывали на это глаза. Поведение тех и других понятно - все они сидели в одной лодке и не хотели лишаться денег, хотя оправдать эти действия вряд ли можно. Необходимо отметить, что по мере того как радиационная медицина узнавала все больше о характере воздействия на человека ионизирующих излучений, требования к защите от них становились все жестче. Вот всего один маленький, но красноречивый пример: в 1950 г. считалось, что допустимая концентрация радиоактивных изотопов в воздухе не должна превышать 10" кюри/литр, однако после знаменитых Тоцких учений 1954 г. с реальным подрывом атомной авиабомбы этот норматив был Резко ужесточен - в 1000 раз (предельно допустимая концентрация была понижена до 10"14 кюри/литр). Затем последовали новые ужесточения требований радиационной безопасности, но они относятся уже к 1970-м гг. и в рамках настоящего повествования интереса не представляют.

     Появление все более строгих норм радиационной безопасности требовало проведения различных работ по дооборудованию объектов атомной индустрии. Всего несколько примеров, дабы стало ясно, о чем идет речь. Первоначально реакторный зал реактора "А", первого из пущенных в Челябинске-40, был застелен добротным чешским линолеумом, а его стены - выложены метлахской плиткой. Считалось, что подобное оборудование рабочего помещения очень практично с точки зрения необходимости регулярного проведения влажных уборок. Однако скоро выяснилось, что линолеум невозможно отмыть от радиоактивных изотопов - хотя его поверхность и казалось гладкой, в нее глубоко въедались микроскопические частицы из воздуха и никаким мылом или кислотой их невозможно было извлечь из пор. Радиоактивность накапливалась также в затирочных швах между плиткой на стенах. Через несколько недель после пуска реактора стало ясно, что недопустимо высокий уровень радиоактивности вскоре сделает невозможным проведение в реакторном зале каких-либо технологических операций. Помещение было экстренно переоборудовано - линолеум и метлахская плитка сняты и отправлены в могильник радиационных отходов, а вместо них уложены отполированные стальные плиты. Это решило все проблемы - гладкие плиты прекрасно отмывались от радиоактивной пыли, и с тех пор именно такой тип покрытия пола стал использоваться повсеместно на советских атомных электростанциях.
     Другой красноречивый пример. Радиохимический завод работал с растворенными в азотной кислоте урановыми блоками, предварительно облученными нейтронами в атомном реакторе. Во время одной загрузки реактора "А" в его недрах размещались 39 тысяч таких урановых блоков. После облучения нейтронами уран претерпевал ряд превращений, образуя несколько изотопов различных веществ, среди которых был и тот самый плутоний-235, известный под названием "оружейный", ради которого, собственно, производство в Челябинске-40 и создавалось. После извлечения из реактора урановые блоки с накопленными в них изотопами растворялись в кислоте, и емкости с этими растворами являлись источником мощного гамма-излучения. Кроме того, в них продолжался спонтанный нейтронный распад, хотя в то время опасность нейтронного облучения недооценивалась. Внутри радиохимического завода растворы эти первоначально перегонялись по трубам, смонтированным без всякой дополнительной защиты на высоте 1,8 м над уровнем пола, фактически над головами персонала. Однако так продолжалось недолго. Уже через год после пуска цеха № 1 трубы спрятали под освинцованную оболочку, тем самым устранив главный источник гамма-излучения.
     Тем не менее полностью избавиться от радиоактивного загрязнения здания так и не удалось. Виной тому оказались неудачная архитектура и ошибочные решения, принятые при размещении технологического оборудования на разных этажах. В 1953 г. руководство комбината было вынуждено снизить нормы часовой выработки персонала цеха, другими словами, согласиться на недоработку, поскольку в противном случае люди слишком быстро выходили за допустимый порог накопленного облучения (превышение допустимого предела облучения радиохимики называют "переоблучением"). Из-за этого в один далеко не прекрасный день комбинат мог оказаться перед угрозой остановки, поскольку специалистов-радиологов было не так уж и много, а штатное расписание не предусматривало возможности массовой замены персонала. Вот тогда-то и было принято воистину беспрецедентное для Советского Союза решение - построить новый цех по улучшенному проекту, а прежний - уничтожить. Это был, наверное, первый случай за всю историю СССР, когда соображения безопасности труда были поставлены во главу угла и государственная Власть согласилась закрыть уникальное производство, в которое были вложены колоссальные деньги. В 1957 г. новый цех вступил в строй, а старое здание цеха № 1 - уничтожено. Его уникальное технологическое оборудование из золота и платины, имевшее значительную наведенную радиоактивность, отправилось в специальный отстойник, где выдерживалось вплоть до снижения показателей излучения до приемлемых уровней.
     Поэтому все разговоры о том, что советские ученые и руководители атомной отрасли в 1950-х гг. были недостаточно осведомлены об опасности ионизирующих излучений, не имеют ничего общего с реалиями того времени и лишь выражают точку зрения дилетанта. В Челябинске-40, как и на прочих объектах атомного производственного комплекса Советского Союза, был установлен строжайший режим контроля за перемещением как Радиоактивных грузов, так и вещей, подвергшихся радиацион-ному загрязнению непреднамеренно. Предположение, будто Кривонищенко "случайно" мог прихватить в поход "рабочие" штаны и пару свитеров, звучит просто смехотворно. Вынести их через 3 или 4 периметра охраны, на каждом из которых осуществлялся дозиметрический контроль, было просто невозможно, а вынести, умышленно спрятав, значило совершить преступление. Думается, что после всего вышесказанного этот тезис не требует особого разъяснения.
     Необходимо сказать несколько слов о пресловутой "Кыштымской аварии" 1957 г. и связи этого события с судьбой Георгия Кривонищенко. Как известно, 29 сентября того года из-за неуправляемого саморазогрева жидких радиационных отходов взорвалось хранилище № 14, в результате чего в атмосферу попали различные вещества и химические соединения суммарной радиоактивностью около 20 млн кюри (это очень много: при взрыве чернобыльского реактора суммарный выброс в атмосферу был оценен примерно в 26 млн кюри). У самого края взорвавшегося хранилища мощность гамма-излучения достигала 1 тыс. рентген в час, и если считать безопасной дозу единовременного облучения человека равной 5 рентгенам, то получалось, что ликвидаторы могли работать в районе хранилища не более 3 минут. Облако, сформировавшееся из газообразных или мелкодисперсных продуктов взрыва, лишь частично задело осадками город Озерск и было отнесено ветром на северо-восток, где и рассеялось над сельскохозяйственными и лесными районами Челябинской и Свердловской областей.
     Георгий Кривонищенко приступил к работе в Челябинске-40 11 сентября 1957 г., т.е. менее чем за 3 недели до аварии. Работал он в "закрытой" организации, именовавшейся "почтовый ящик 404". В миру эту таинственную структуру называли немногим более понятно: Управление строительства № 859 (впоследствии - Южно-Уральское управление строительства). Это организация не имела непосредственного отношения к производственному циклу получения плутония-235, но работала в интересах комбината № 817, возводя для него необходимую инфраструктуру - дороги, здания, линии электропередач. Когда в воскресенье 29 сентября произошла авария, то в этот и последующие дни работа нашлась всем. В ликвидации последствий взрыва хранилища радиоактивных отходов участвовали не только штатные работники комбината № 817 и управления строительства, но и 400 солдат местного гарнизона, приданные в качестве рабочей силы бригадам "ликвидаторов". Вне периметра "закрытой зоны" эта работа в значительной степени легла на плечи военнослужащих Уральского военного округа, привлеченных к отселению из зоны выпадения радиоактивных осадков местных жителей. Кстати, сейчас как-то не принято вспоминать, а между тем первой версией, объяснявшей причину взрыва хранилища жидких отходов № 14 (на языке работников комбината - "банки № 14"), явилось предположение о появлении на объекте иностранных диверсантов, которые преследовали цель вывести из строя крупнейший в СССР комплекс по наработке оружейного плутония. КГБ самым тщательным образом отрабатывал эту версию, буквально "поставив на уши" всю свою агентуру и оперативный состав на комбинате и вне его пределов, но, не найдя следов потенциальных диверсантов, переключился на отработку другого предположения. Теперь в качестве виновников катастрофы рассматривались саботажники, сочувствовавшие недавно отстраненной от власти внутрипартийной "группе Молотова, Маленкова, Кагановича и примкнувшего к ним Шепилова". Трудно сказать, куда бы завели сотрудников КГБ их розыски, если бы не экспертное заключение специалистов Минсредмаша, уверенно заявивших, что взрыв "банки № 14" не был спровоцирован внешним воздействием, а явился следствием саморазогрева высокоактивных компонентов, слитых в хранилище. А посему случившееся можно расценивать как халатность на производстве, а вовсе не как чей-то злой умысел. Вернемся, впрочем, к развитию трагедии.
     Движение радиоактивного облака отслеживалось самолетами, оснащенными детекторами гамма-излучения, и автомобильным транспортом, на котором были смонтированы радиометры, чувствительные к гамма- и бета-излучениям. Поначалу масштаб катастрофы не поддавался определению, в особенности сбивало с толку то обстоятельство, что значительная часть радиоактивных осадков (суммарной активностью около 18 млн кюри из 20 млн, поднятых в воздух взрывом) выпала непосредственно на территории "особой зоны". Из-за отсутствия на рабочем месте Директора комбината, который в это время находился в Москве, никто не решился вывести из района выпадения радиоактивных осадков работников комбината. Около 5500 человек продолжали работать на своих местах, не подозревая, что им на голову в прямом смысле проливаются 18 млн кюри жесткого гамма-излучения.
     Исследование радиационного фона вне "особой зоны" показало, что вначале участок, подвергшийся заражению, был сравнительно небольшим. Правительственная комиссия, призванная разобраться с причинами аварии и найти пути ликвидации ее последствий, посчитала, что опасными для проживания являются участки местности, в которых жители могут получить дозу облучения в 0,01 зиверт и более в течение месяца. Подобная доза гарантированно приводила к хронической лучевой болезни в течение 2-х лет. На территории с подобной величиной радиоактивного загрязнения оказались расположены 4 деревни, которые принудительно отселили к 10 октября 1957 г. Дальнейшее отселение приостановилось из-за рано выпавшего в том году снега - снежный покров накрыл собою, точно одеялом, зараженную территорию, и отрицательные температуры остановили всякое перемещение влаги в почве.
     Жители отселяемых деревень могли взять с собою только документы и носильные вещи в ручной клади - все остальное имущество подлежало уничтожению. Дабы не допустить самопроизвольного возвращения жителей в места прежнего поселения, все постройки попросту сравняли с землей танками и бульдозерами. Весь скот был уничтожен. Это, кстати, едва не привело к гражданскому противостоянию в селе Бердяниш, о чем уже упоминалось, - жители села, увидев, что автоматчики расстреливают их коров, а буренки никак не умирают, едва не бросились на военнослужащих с топорами. Конфликт был погашен тем, что жителям разрешили забить свой скот самостоятельно (эта практика использовалась и в дальнейшем). Жители всех отселенных деревень - Бердяниш, Салтыкове, Галикаево и Русская Караболка - получили денежные компенсацию за утрату имущества (в среднем чуть более 200 руб. на человека, включая младенцев и стариков. Сумма на самом деле была не так уж и мала по меркам сельских жителей - тогда все закупочные цены на мясо были ниже рубля.).
     После движения талых вод весною 1958 г. границы района радиационного заражения резко раздвинулись - таяние снега "потащило" радионуклиды в почву, а из нее - в деревья, траву, грибы. В грибы особенно. Весна 1959 г. привела к новому увеличению пятна заражения - оно достигло своих наибольших границ. Участок, опасный для проживания людей, достиг величины 105 на 10 км. Суета и паника сменились планомерной работой "ликвидаторов" - к ноябрю 1959 г. из опасного района были отселены 24 населенных пункта с населением чуть менее 14 тыс. человек. Из сельскохозяйственного оборота оказались выведены 47 тыс. га в Свердловской области и 50 тыс. га-в Челябинской.
     В самом Челябинске-40 борьба с последствиями аварии приняла характер настоящей битвы ~ город нельзя было потерять, потому что это грозило остановкой всего производства оружейного плутония в СССР. Радиоактивные осадки задели две улицы - Школьную и Ленина, на которых по иронии судьбы оказались отстроены самые добротные здания, в том числе и те, в которых проживали руководители комбината № 817. Борьба за дезактивацию города приняла прямо-таки параноидальные формы - отмывались здания, перекладывался уличный асфальт, на крыши домов "закатали" новый гудрон. Чтобы жители не вносили уличную грязь в подъезды, перед каждым из них была устроена мойка для обуви в проточной воде. Наряды дозиметристов ходили по всему городу, проверяя по несколько раз квартиры, подъезды, подвалы, общежития, магазины. На общественные места в работе дозиметрических нарядов делался особый упор. Зима в известном смысле сыграла на руку "ликвидаторам" аварии, законсервировав радиоактивные следы и устранив угрозу переноса радиации пылью. Но с приходом весны 1958 г. дезактивационные работы как в промышленной, так и жилой зонах возобновились с прежней энергией.
     Вся радиоактивная одежда и предметы обстановки с активностью от 100 тыс. беккерелей со 150 см площади безоговорочно изымались и подлежали уничтожению. За них выплачивалась денежная компенсация. С конца 1957 г. город начал особенно хорошо снабжаться промышленными товарами (по советским понятиям, разумеется) - данная мера была задумана для того, чтобы побудить людей избавляться от старых вещей и не прятать потенциально радиоактивные предметы от дозиметристов. Руководство комбината в интересах сохранения производства и квалифицированных кадров приняло негласное, но эпохальное по своей значимости решение. Молодежь, недавно пришедшая на комбинат и еще не успевшая выбрать свой "радиационный лимит", была отстранена от наиболее опасных ликвидационных работ, дабы раньше времени не получить слишком большие дозы облучения. Вместо молодежи на самые опасные участки направлялись "старики", уже поработавшие на производстве, - хотя "стариками", конечно, они были условными, 30-40-летними строго говоря, мужчинами в расцвете сил. Эти люди приняли невидимый радиационный удар на себя, с полным сознанием того, что после их ухода комбинат продолжит функционирование и вместо них на рабочие места заступит та самая молодежь, которую они спасали ценой собственного здоровья. Негласное решение руководства комбината пожертвовать работниками старших возрастов недолго составляло тайну - довольно скоро это стало ясно всем, встававшим по утрам в колонну ликвидаторов. Но никто из "стариков" ни разу не выразил протеста. Все понимали, что комбинат должен по-прежнему давать драгоценный плутоний, без которого Советский Союз окажется попросту обезоруженным. И комбинат давал продукцию без остановки, несмотря на то, что на его промышленные площадки высыпались 18 млн кюри радиоактивных осадков. Вот так день за днем, месяц за месяцем на протяжении осени 1957 г. зимы и весны 1958 г. работники "Челябинска-40" творили свой невидимый миру подвиг. В России не принято гордиться героизмом народа, о нем быстро забывают, не всегда вспоминая даже по праздникам, а между тем трудовая эпопея жителей и работников никому не известного тогда города может и должна быть поставлена в один ряд с самыми выдающимися воинскими подвигами - блокадой Ленинграда, защитой Севастополя, Сталинградской битвой. Это был своего рода "Сталинград холодной войны". Как для защитников Сталинграда осенью 1942 г. не было земли за Волгой, так для работников комбината в 1957 г. не могло быть другого "Челябинска-40". Эти люди могли либо спасти свой город и производство, либо умереть, спасая. Но вот уйти они не могли. Рабочими и инженерами двигали в те дни вовсе не пафосные агитки Коммунистической партии, а ясное осознание той истины, что от их непрерывного труда зависит мир, спокойствие и выживание целой страны, которая, кстати, даже не подозревала об их существовании.

     Молодые специалисты, снятые с производства, были направлены в дозиметрические дозоры. Это была относительно безопасная работа, поскольку дозиметрист не должен надолго проникать в глубь обнаруженного им очага заражения - его задача заключается в том, чтобы определить границу "пятна", тип и интенсивность радиоактивного загрязнения. Кроме того, дозиметристы постоянно проверяли самих себя, т. е. контроль за уровнем фактически полученного облучения объективно отражал потенциальную угрозу здоровью. В таком дозиметрическом дозоре Георгий Кривонищенко отработал зиму и начало весны 1958 г. За это время на территории комбината были проведены основные работы по ликвидации очагов загрязнения - производственные помещения неоднократно вымыты, дорожный асфальт - перестелен, грунт с прилегающих территорий - снят и вывезен (радиоактивный грунт пошел на сооружение огромной дамбы, перегородившей одно из озер. Длина дамбы превысила 3 км). Вместо снятого грунта была завезена чистая земля из соседних регионов, благодаря чему радиационный фон в непосредственной близости от объектов промышленной зоны был приведен в состояние, близкое к норме, хотя загрязненность удаленных участков оставалась все еще очень высокой, создав в будущем много проблем. Поскольку для выполнения неквалифицированных работ не хватало рабочих рук, гарнизонное начальство пошло на то, чтобы откомандировать в распоряжение спасателей 400 солдат. Когда все они выбрали лимиты Допустимого облучения, их заменили другими. На ликвидации побывали даже курсанты военных училищ, хотя в тот момент никто из них, разумеется, не знал, чем именно и для чего ему поручено заниматься.
     8 мая 1958 г. Георгий Кривонищенко оставил работу в дозоре и вернулся к работе на стройплощадке - комбинат № §17 должен был не только ликвидировать последствия аварии, но и развиваться. Его зарплату повысили на 20 %, и она достигла 1200 руб. в месяц. На стройке Георгий отработал вплоть до 19 января 1959 г., в этот день он получил полный расчет в связи с переводом на работу на предприятие "почтовый ящик № 73", строительный трест, занятый на возведении объектов другого атомного города, - Красноярска-26. Согласно трудовому законодательству тех лет, ежегодный оплачиваемый отпуск составлял 12 рабочих дней (плюс 2 выходных - итого 14 календарных), но Георгий Кривонищенко получил к ним еще 15 оплачиваемых дней за вредность (так называемые "отгулы"). Таким образом, суммарный отпускной период Георгия составил 29 календарных дней, и 21 февраля 1959 г. ему надлежало явиться на новое место работы.
     Этот перевод нельзя не признать несколько странным. Хотя бы потому, что между 19 января (датой окончательного расчета в п/я 404) и 21 февраля (датой явки в отдел кадров п/я 73) на самом деле не 29, а 32 календарных дня. Даже если предположить, будто Кривонищенко рассчитали отпуск не в календарных, а в рабочих днях, что было бы неверно, поскольку отпуск всегда рассчитывался именно в календарных, то все равно получается странное несовпадение - он должен был гулять как минимум 34 дня при 6-дневной рабочей неделе. И ошибка кадровика - далеко не самая большая странность этого перевода с одного места работы на другое, но вот обсуждать этот перевод следует все же в другом месте (см. главу "Возможные кандидаты"). Сейчас же хочется сказать о другом. Георгий Кривонищенко как никто иной из участников похода Игоря Дятлова был осведомлен о коварстве "тихого убийцы" - радиации, лично был знаком с людьми, отстраненными от работы и направленными на лечение из-за развившейся хронической формы "лучевого поражения" (как тогда называли лейкемию и другие формы онкологических заболеваний, спровоцированных переоблучением). Он не просто имел необходимую теоретическую подготовку, но видел на практике, сколь методично и дотошно в Челябинске-40 боролись со следами радиационного загрязнения. Он прекрасно отдавал себе отчет в опасности хранения и использования радиоактивных вещей. В силу своего служебного положения и материального достатка Георгий имел возможность без всяких затруднений избавиться от любых радиоактивных вещей, получить за них денежную компенсацию и купить вполне качественные товары - как раз в Челябинске-40 проблем с ширпотребом не было.

 

     В случае с Кривонищенко выезд за пределы "закрытой зоны" с вещами, носившими на себе следы высокоактивного изотопа, означал прямое нарушение требования режимных органов. Быть пойманным на подобном нарушении значило поставить под удар свою карьеру на предприятиях Минсредмаша и даже нешуточно рискнуть свободой. Вряд ли человек в здравом уме решился бы на такое. Да и во имя чего? Чтобы стать импотентом в 25 лет? Поэтому, каким бы парадоксальным это ни показалось, именно Георгий Кривонищенко никак не мог случайно отправиться в последний поход с радиоактивными вещами, хотя вроде бы и работал очень близко с радиацией.
     Самое странное в этой истории с радиоактивной одеждой заключается в том, что никакого другого серьезного кандидата на роль ее обладателя из числа членов группы не просматривается. Списать загрязнение одежды на студентов физтеха УПИ не получается - изотоп чистый, высокой концентрации, с довольно большим периодом полураспада и "жестким" бета-излучением - это явно промышленный продукт, который не дадут в институтскую лабораторию. Слишком он опасен для неспециалистов. Кроме того, три разных предмета одежды, запачканные однотипным изотопом, - это явный перебор для случайной небрежности. Как уже было отмечено выше (в главе "Физико-техническая экспертиза. Прекращение расследования, закрытие уголовного дела"), происхождение радиоактивных пятен на одежде также невозможно связать и с ВУРСом - в первые годы после аварии 1959 г. там была очень заметна гамма-активность и чистого бета- излучателя просто не могло быть.
     Как ни крути, как ни анализируй ситуацию, все равно получается логическая "вилка": Георгий Кривонищенко никак не мог вынести с предприятия радиоактивную одежду по ошибке или недомыслию, но вместе с тем эта одежда может быть связана только с ним, точнее, с его пребыванием в составе группы Дятлова. Это противоречие разрешается лишь в одном случае - если мы признаем, что Георгий Кривонищенко предпринял целенаправленные усилия по осуществлению тайного вывоза с территории комбината № 817 запрещенного груза. Впрочем, это не окончательная формулировка ответа, его можно дополнить небольшим уточнением: возможно, сам Кривонищенко ничего и не вывозил - это сделали совсем другие люди, причем уже после ухода Георгия с комбината. Но впоследствии волей этих таинственных людей вещи попали к Георгию, разумеется, с его ведома и согласия.
     И в этих странных перемещениях испачканного радиоактивным изотопом груза мы видим еще одну большую загадку маленького городка "Челябинск-40".